Че-т мне реально взгрустнулось. И, кстати, это очень хорошо, значит не полностью моя эмоционалка общательская сгинула. Но, все равно грустно. Зато, я хоть к ГОСам подготовлюсь!

... С Генри тоже было что-то неладно. Пит не знал, чувствует ли это Бивер, но был уверен, что Джоунси чувствует. Генри какой-то не такой...
... Здесь ему не нравилось: пространство слишком тесное, запахи слишком сильные. Почти все равно что оказаться в могиле, да еще насквозь пропитанной одеколоном Генри... Пивом тоже пахло... Этот запах он любил. Не то что одеколон Генри... фу, Господи! Не лучше, чем вонь от той рехнувшейся бабы...
... - С чего это ты вздумал брызгаться одеколоном в лесу, старый бродяга? - спросил он, глядя, как дыхание вырывается изо рта крошечными белыми клубами. Но будь здесь Генри, разумеется, ответил бы, что и не думал душиться, и в машине не пахнет ничем, кроме пива. И был бы прав.
... И теперь, сидя в снегу, но уже не чувствуя подтаявшей ледяной кашицы под задницей, и даже не сознавая, что допивает вторую бутылку... Пит вспомнил день, когда они встретили Дадса. Вспомнил дурацкую куртку Бива, которую тот обожал, и его голос, тонкий, но властный, объявляющий конец чего-то и начало чего-то еще, объявляющий каким-то непостижимо уверенным и всезнающим тоном, что течение их жизни необратимо изменилось как-то во вторник днем, когда они собирались стучать в баскетбол двое на двое на подъездной дорожке Джоунси, а потом, может, поиграть в парчизи на компьютере, и теперь, сидя в лесу, перед опрокинутым "скаутом", все еще обоняя одеколон, которым не душился Генри, поглощая сладострастный яд своей жизни, держа бутылку рукой в окровавленной перчатке, продавец машин вспоминал мальчика, не оставлявшего мечту стать астронавтом, не смотря на все возраставшие проблемы с математикой... Он вспомнил других мальчишек, в основном Бива, перевернувшего мир пронзительным воплем: "Эй, парни, кончай! КОНЧАЙ, мать вашу!"
Ломающийся голос подростка...
- Бивер, - произнес вслух Пит, поднимая бутылку в приветственном салюте, и прислонился к остывшему боку "скаута". - Ты был прекрасен, старина.
А все они?
Разве все они не были прекрасны? (с)

Мистер Кинг! Вы мой писательский Бог, форевер энд эвер, мать вашу и всех остальных заодно!